невесомости не влияет на почерк космонавта, закрепленного в кресле. За три параболических полета Гагарин получил оценку “отлично” [33].
А за Борисом Волыновым, от усердия едва не сломавшим динамометр, – <закрепилась> кличка Слон [34].
“Отдадим еще порцию кровяных телец на алтарь медицинской науки!” – шутил он во время проведения над ним очередной “экзекуции”.
Зная о напряжении прошедшего дня, врач с сомнением покачал головой. Гагарин по пояс разделся и смиренно подставил свое тело и голову под датчики, которые наклеивали с применением спирта.
– Ох! С устатку граммов пятьдесят бы этой жидкости для полнокровного сна, – проговорил Юрий, с иронией глядя на врача.
А тот отрицательно закачал головой.
Когда процедура наклейки датчиков закончилась, Гагарин, взглянув на медсестер и лаборанток, сочувственно сказал:
– Эх, девчонки, мне-то спать, а вам дежурить! [36].
Герман Титов однажды рассказал мне такой случай. Когда первую группу космонавтов готовили на “Соколе” в Москве, врачи в качестве эксперимента тайно подбросили вечером в пищу препарат, от которого у группы (20 человек) головы разболелись. И утром стали ждать: кто признается в недомогании? Ни один не рискнул, боясь дисквалификации по здоровью. И вдруг… “Сегодня работать не могу, плохо себя чувствую” – это был Гагарин. Медики переглянулись, оценив поступок Юры. В тот день всех освободили от занятий… [80].
Мне рассказывал один из кандидатов в космонавты, что главным пугалом считался КУК – концентратор ускорения кориолиса; проверка вестибулярного аппарата. Как и в той, первоначальной, гагаринской группе, отсев был сразу чрезвычайно велик – из двенадцати остались… двое. Но уж у этих-то вестибулярный аппарат оказался первоклассным, особенно у моего рассказчика. И если его товарищ все-таки иногда “выдавал харч” после положенного кружения, то он держался бойко [37].
И все эти испытания ужасно противные. Но противнейшее из противных – вращение на кресле Барани (в просторечии “кориолис”). Это кресло изобрел Роберт Барани, выдающийся отоларинголог XIX века. С виду совершенно безобидно: небольшое такое кресло (скорее стул), только железное, покрашенное белой краской. И стоит не на четырех ножках на полу, а на одной массивной ноге, на которой и вращается. Сзади прикреплена штанга, за которую доктор вращает кресло. Тебя сажают в кресло, подлокотники “застегивают” железной рейкой (не вывалишься, если что) и – поехали!
Исследование проводилось по такой схеме: минута вращения – минута отдыха, во время вращения испытуемый медленно опускает и поднимает голову, и в соответствии с теоремой Кориолиса от сложения поступательного и вращательного движений возникает кориолисово ускорение (которое и выводит тебя из строя). Нужно выдержать пятнадцать вращений, а тошнота возникает уже на пятом, да еще какая-то особенно противная. Невзирая на это, доктору, проводящему исследования, нужно отвечать, что чувствуешь себя хорошо. Эти исследования проводил отоларинголог Иван Иванович Брянов. Он очень жалел своих подопытных. До сих пор помню его негромкий ласковый голос с характерной интонацией: “Начали” – медленно опускаешь голову; “Начали” – поднимаешь. После восьмого вращения он говорил: “Полскотинки переехали”, – и становилось легче, появлялась надежда, что доживешь. “Доживали” не все… А тот, кто доживал, не сразу обретал нормальное состояние тела и духа.
Были и такие испытания, которые поначалу вызывали у нас усмешку и к которым мы относились с некоторым пренебрежением. Заходишь в кабинет – висят качели, симпатичная медсестра предлагает сесть и начинает тебя раскачивать. Тебе приятно, ты смеешься, шутишь, кокетничаешь с сестрой. Проходят 10, 15, 20 минут – тебе уже не до смеха, какие там комплименты! Начинаешь глазами искать то ведро, которое скромненько стоит в углу и ждет своего “звездного часа”. <…> Ну и еще одно испытание, которое тоже начинается с ухмылочки, но завершается, как правило, уползанием на четвереньках в прямом и переносном смысле этого слова. Заходишь в кабинет, и симпатичная сестра нежно привязывает тебя к столу. Молча лежишь 20, 30, 40 минут, час, и потом вдруг стол опрокидывается на 45 градусов и ты оказываешься вниз головой и продолжаешь лежать еще долго-долго! Почему-то считалось: пройти эти испытания – значит побывать в “гестапо” [38].
Казалось бы, что особенного может пилот почувствовать на вибростенде?! Садишься в кресло, которое начинает вибрировать – почти как в самолете в минуты перед стартом, когда уже заработал двигатель. Но у некоторых начинались боль и тошнота. А вибростенд неистово дребезжал, дрожал. И так сильно, что у Юры зyб на зуб не попадал. Казалось, вот-вот мясо начнет отслаиваться от костей [34].
Был еще один стенд – оптокинетический раздражитель, в просторечии барабан – круглая такая палаточка, внутри кресло на неустойчивой опоре (на трех резиновых подушках, надутых воздухом), стенки внутри расчерчены наклонными черно-белыми полосами. Тебя сажают в кресло, дверь закрывают, и барабан начинает вращаться. Возникает иллюзия, что барабан стоит на месте, а вращаешься ты, и твоя задача сохранить равновесие – не качаться слишком сильно и тем более не упасть (вместе с креслом!). Испытания идут с записью физиологических функций, тренировки – без записи.
Как любил говаривать Герман Титов, хочешь жить – умей вертеться! [23].
Перед вращением <на центрифуге> надо настроиться на ритм дыхания, рекомендованный врачами. Начинает работать карусель. Перегрузки вдавливают тело в кресло. Дышать становится все тяжелее. Перегрузка шесть, это значит вес тела возрос в шесть раз. Ни ноги, ни руки не поднять. Перегрузка растет, начинают слезиться глаза. Чугунная тяжесть наваливается на грудь, на голову, на все тело. Следить надо и за крестом, который расположен прямо перед глазами… Толстые пересекающиеся линии, как только они начнут расплываться, следует немедленно сообщить врачу, и перегрузку снимут [18].
13 декабря 1960 года.
…Первым на двенадцать “же”[24] пошел Юрка. Я волновалась, когда его вращали, и все тоже волновались. Герка в шутку прятался за вибростенд. Когда закончили вращение, все бросились к креслу. Юрка был такой же, как после предыдущих испытаний. Но когда он встал с кресла, мне показалось, что чувствует Юрка себя неважно. Был какой-то неразговорчивый и быстро ушел. Гера после вращения был веселее. Это заметил и Григорий Федулович, который так и считает, что Гера в этот раз перенес испытание лучше. Можно, конечно, объяснить почему: все-таки Юрка шел на неизвестное, а Гера шел по проторенной дорожке. Когда Ада спрашивала Юрку после вращения о самочувствии и впечатлениях, то он пожаловался, во-первых, что задувало под очки и поэтому он не мог точно реагировать на огни. И еще, что крест на двенадцати чуть-чуть серел (он белый на черном. – Л. К.) [14].
Но все же режим физических тренировок на перегрузки при старте и возвращении был крайне избыточен и беспощаден. Живых людей сознательно подводили к границе между жизнью и смертью [6].
ТОМ ВУЛФ (“Нужная вещь”):
Тут до Конрада стало доходить. Сначала это было лишь чувство, но затем оно сформировалось в мысль: “Подопытные кролики” [40].
А врачи в перерывах между испытаниями пытливо заглядывали в глаза и участливо спрашивали: “Как здоровье?